Сахалин почти что Сочи… Время молодости нашей

69
Ольга Игошина. 1966 г.

«Советский Сахалин» продолжает публиковать материалы, посвященные юбилею – 95-летию со дня выхода первого номера газеты.

Была такая песенка, сочиненная журналисткой «Советского Сахалина» Изольдой Бугровой, выпускницей Ленинградского государственного университета. Своему изысканному имени она совершенно не соответствовала и очень его стеснялась, была по-мужицки угловатая, резкая на слово. Но тепло и даже нежно рассказывала в газете о сельских тружениках — доярках, механизаторах. И делала это емко, без всякого «художественного домысла». Все герои впоследствии надолго становились ее друзьями и подругами.
Так вот, о песне. Были там такие слова:
Сахалин почти что Сочи,
на-ни-на, на-ни-на.
Солнце греет, но не очень,
на-ни-на, на-ни-на.
Там растут сухие фрукты,
на-ни-на, на-ни-на.
И консервные продукты,
дели-водела.
Рыбаки уходят в море,
на-ни-на, на-ни-на.
И спиртягу тянут с горя,
на-ни-на, на-ни-на.
Недобрали план селедки,
на-ни-на, на-ни-на.
Перебрали план по водке,
дели-водела.
Правдивые строчки. Тогда, в начале пятидесятых, не было в помине ни яблок свежих, ни даже картошки — только сухая. Что же касается плана по водке, то сахалинцы и сейчас по ее потреблению не в хвосте планеты всей. А насчет селедки, возможно, где-то и недобирали, но все же ею были завалены все прилавки. Сахалинцы признавали только крупную, малосоленую, жирную — по 42 коп. за 1 кг. Хороша была селедочка!
Да и с остальными морепродуктами не бедствовали. Кому лень было идти в ресторан «Дальневосточник» и жаль рубля на шикарный обед (в прямом смысле этого слова), переходили дорогу и выбирали из груды оранжевых чудовищ, сваленных прямо у крыльца магазина «Рыба», крабище покрупнее на всю компанию. Любой стоил одинаково — 1 р. 11 коп. Отрывали по лапе, и этой лапы свежайшей, сладчайшей «крабятины» (ни про каких «волосатиков» тогда и слыхом не слыхивали) хватало до вечера. А были еще крабы в банках «Фенси» — первый сорт и «Аграйп» — второй сорт. Но до них просто руки не доходили, ведь банку-то нужно было открывать, трудиться.
Старая, забытая песенка. И журналистка в Питер уехала. А научилась я у нее многому. Просто ходила хвостиком, смотрела, слушала, как она «материал берет», как с людьми разговаривает. Между прочим, не у каждого, даже очень опытного и талантливого журналиста можно научиться. Попробуй поучись у Арнольда Пушкаря — шквал, вихрь, совершенно неуловимые ассоциации! Когда он говорил со своим героем или обдумывал материал, он никого не замечал: ни коллег, ни жены, ни детей, ни того, день на дворе или ночь. Как одержимый, носился по кабинету и думал, сравнивал, искал, зато уж и находил, и выдавал такое слово… Или вопрос в конце материала такой задаст читателю, что только ахнешь! И уже никогда не забудешь. И долго будешь думать над тем, что волнует и мучает автора и его героев…
А вот что не волновало в те времена таких журналистов, как Арнольд Пушкарь, Вениамин Анциферов, Юрий Мокеев, у которых в учениках ходил тогда и Отто Лацис, так это как они живут, что едят и носят, где спят. Это их совершенно не заботило. Заведующий отделом промышленности Анциферов, например, не претендуя на квартиру — да что говорю! — на комнатенку, два года жил в своем редакционном кабинете, спал на газетных подшивках. А когда его спрашивали: «Вен, ну как там тебе, не холодно?» — он хлопал ладонью по годовой подшивке «Советского Сахалина» и коротко бросал: «Жестковато». Таким же был и Пушкарь.
Может быть, поэтому так любили они подолгу бывать в командировках? В гостинице и на вагонных полках все же комфортабельнее, чем на голом редакционном столе.
И с жильем журналисты маялись, и с производственными помещениями. Стояла на углу улицы Ленина и Коммунистического проспекта старая-престарая деревянная коробка, в которую были втиснуты «Советский Сахалин», «Молодая гвардия», «Корейский рабочий» и типография. К слову бы сказать, без окон, без дверей, полна горница людей, но это будет неточно. Были и двери, и огромные, во всю ширину и высоту комнат и длину коридора, стеклянные окна. Топили хорошо. Зимой, если, разумеется, не пурга, окна настежь.
И с народом проще было общаться, скажем, нам, отделу писем. На улицу Ленина и Коммунистический проспект выходили два огромных окна. В них-то и «нарисовывались» пришедшие на прием трудящиеся. Чего им сворачивать за угол да проходить через две двери! Ну, если что-то серьезное и нужна длительная беседа — другое дело. А ежели информацию или справку какую-нибудь — почему через подоконник ее не получить? За такой «прием посетителей» мы часто получали взбучку. «Ни таблички у вас никакой на дверях не висит, ни расписания приема», — упрекали инструкторы обкома и горкома партии. Табличка все же висела, а расписания мы так и не завели. Шли люди в редакцию кому когда надо было, естественно, без записи.
И вот сижу однажды и вижу: на крыльцо почтамта выходят своими собственными персонами Хрущев и Булганин. Хрущев машет шляпой и приветливо улыбается. В ту же секунду меня вынесло на тротуар прямо через окно. А стояла почта там же, где и сейчас, и возле нее торговали цветами. Мигом вокруг народ собрался. И время было рабочее, и никаких предупреждений, а вот поди ж ты! Не спорьте, граждане, Хрущев приезжал на Сахалин один раз. Было это во второй половине октября 1954 года, стояла теплая, солнечная погода. Не преминул он о ней упомянуть, о погоде-то. Как известно, очень скоро «полетели» наши надбавки!
Из этих самых угловых окон, особенно на втором этаже, где располагался кабинет заместителя редактора Н. Титовой, открывался великолепный обзор. Из них мы наблюдали еще одну «сенсацию века» на Сахалине — пожар здания обкома партии, который находился в одном помещении с почтой в таком же старом японском здании, как и редакция, но отделанном под камень. Это, правда, не помешало ему гореть ярко и быстро, как и положено сухому дереву.
Об этом пожаре вспомнилось потому, что сгореть-то должна была в первую очередь редакция. По всем предсказаниям и по всем данным. Во-первых, она была не такой основательной, как почта и обком, и светилась щелями насквозь. А что за народ в ней работал! Корреспондентов, а тем более фотокорреспондентов, не сравнишь с инструкторами обкома. Днем корреспонденты собирали материал, ездили на съемки, а писали, проявляли пленки, печатали снимки часто далеко за полночь. И курили при этом, конечно, нещадно. А отмечали успешное окончание работы сами догадываетесь чем. Была у нас в отделе иллюстрации бездонная труба: сколько лет кидали в нее фотокоры пустые бутылки, да так и не наполнили. Не хочу очернить фотокоров, но что было, то было. Кто помнит Привезенцева, Соколова, Гаркавого, Черныша — спорить не будет. И снимки их 50 — 60-х и уже 70-х годов не забудет.
Так что для пожара были все условия — кругом бумага, пленки и т. д. Ну и мужики веселые. Нет, не зря боялся наш завхоз В. Черкашин пожара как огня. И, конечно же, про него была песенка в очередном капустнике с таким припевом:
«Редакция моя,
хоть ты прекрасная,
Но ты ж фанерная —
огнеопасная».
А вот надо же: обком сгорел, а следом за ним — горисполком… Редакция же уцелела. Фантастика!
Не было, конечно, у нас ни буфета, ни столовой. «Удобства» — в деревянной пристройке, аж две кабины на всех сотрудников и посетителей. Без конфуза не обходилось. Однажды замредактора Н. Титова очень спешила куда-то и слишком сильно дернула за ручку кабинки. Закрытый изнутри крючок слетел, и взору ее предстал наш кочегар — между прочим, как стало известно на двенадцатом году Победы, Герой Советского Союза. Конечно, любому не позавидуешь. Но он, как и полагается смелому человеку, не растерялся и, приподнявшись, приветливо сказал: «Здравствуйте, Нина Павловна!». Нина Павловна вылетела как пуля.
Все мелкие и крупные события газеты и областного радио переживались в то время вместе. Мы находились недалеко друг от друга, отмечали праздники, проводили капустники, сочиняли стихи (а кто мог «пересочинить» Г. Шарун или Я. Котляревского?!), подсказывали друг другу темы.
То же самое можно сказать и о коллективе «Советского Сахалина»: часто ездили на море, озера, в лес, собирались на семейные торжества. И даже если кто-либо переходил в центральные газеты, а таких было немало — те же Пушкарь, Анциферов, Мокеев, Лацис, — мы оставались друзьями, где бы ни жили и ни работали.
Лишь одна горькая нота прозвучала однажды – когда отмечали пятидесятилетие газеты. Сначала все было как у людей: торжественные речи, юбилейный номер газеты, поздравления и подарки авторам. А потом редакторат, секретариат и всех заведующих отделами отвезли на «Горку» — на банкет. А все остальные разбрелись кто куда. Для коллектива все это было неожиданностью. Конечно, мы нашли в конце концов выход. Но было обидно.
И День печати
Стал днем печали,
И все мы врозь его
встречали…
Шли мы с торжественного пятидесятилетия с Г. Ахромеевой под дождичком и грустно пели эти строчки.
Нет, правда, будни были почему-то веселее праздников!

Ольга ИГОШИНА. (1995 год).

Об авторе
Игошина Ольга Лаврентьевна. Родилась в 1927 г. Участник Великой Отечественной войны. Работала в «Советском Сахалине» с сентября 1954 года по август 1995-го. Корреспондент отдела писем. Была удостоена звания «Заслуженный работник культуры РСФСР». Умерла в 2008 г.