Воскресенье, 3 ноября, 2024

Лицо несбывшейся любви. Невыдуманная история

Вещи нередко переживают своих владельцев и порой, спустя десятилетия или даже века, способны поведать о людских судьбах – успешных, счастливых, подлых или трагических.

У пары фарфоровых чашечек (сакадзуки), хранящихся в моём доме, – своя история, повествующая о любви, войне, несбывшихся надеждах. Впрочем, рассказ получился бы намного короче, если бы жизнь не свела его автора со свидетелем некоторых тех событий.

На Сахалин Владимир Канэко вместе с младшим братом попал из Сеула ещё до войны – пригнали японцы. Ему готовили участь раба, который должен был сгинуть, как и тысячи его соотечественников, на тяжёлых работах в сахалинских шахтах и тоннелях.

И имя когда-то у него было своё, корейское, которое японцы отняли и нарекли его Кента, что означало «здоровый, сильный». Но судьба, как водится, всё решила по-своему. Да и Владимиром он стал уже при советской власти.

Чашечка-сакадзуки. 1905 – 1945 гг. Из фондов Поронайского краеведческого музея.

Туманным майским утром 1942 года из порта Вакканай вышел корабль с новобранцами и направился к берегам губернаторства Карафуто. Юноша по имени Наоки, рядовой японской императорской армии, стоял на палубе и с волнением вглядывался в горизонт, размышляя о незнакомой пока земле, на которой суждено нести воинскую службу. Впереди ждала полная лишений жизнь, но новобранца не пугали трудности. Парня переполняла гордость. Служение императору и стране – великая честь, и ему суждено повторить путь отца, воевавшего с русскими в начале века.

Наоки едва исполнилось двадцать, и он по-мальчишески мечтал, представляя битвы и славные подвиги, где, следуя старинному кодексу бусидо, он отдаёт свою жизнь за императора.

Корабль тяжело раздвигал волны пролива. Из тумана показались тёмные скалы, и спустя несколько часов судно вошло в порт Одомари (ныне Корсаков).

Офицеры распределили новобранцев в казармы, а утром, после бессонной ночи, Наоки поднялся по сигналу побудки.

«Помни, сын, долг тяжелее горы, а смерть – легче пуха», – учил отец, авторитет которого для мальчика был незыблем. Но, стоя в шеренге среди незнакомых парней на далёком от родного дома острове, Наоки вспоминал не военные рассказы главы семьи, а ласковые глаза матери и проделки маленькой сестрёнки Эйко. Вот и сейчас при мысли о них потеплело в груди, а на лице едва не засияла неуставная улыбка.

После построения Наоки с небольшой группой солдат направили в Эсутору (ныне Углегорск). Здесь началась настоящая армейская служба, пусть без опасных боевых операций, но с жёстким распорядком, нарядами и непрекращающейся муштрой. Юноша безропотно вливался в новую жизнь: старался стать хорошим солдатом, тренировался в стрельбе, увлечённо занимался боевыми искусствами. Товарищи любили его за покладистость и честность, а командиры порой позволяли погулять по городу Эсутору, который хоть и не стал столицей Карафуто, но был чистым и красивым местом для прогулок вне службы.

Вот и накануне синтоистского праздника Наоки отпустили за бумажными фонариками в магазин господина Хаяшия. Он уже сделал покупки, когда неожиданно распахнулись раздвижные бумажные сёдзи. В зал вошла Сумико, дочь хозяина магазина. Наоки поймал её взгляд и сразу понял – это она. Миндалевидные глаза девушки заглянули в самое его сердце, отчего оно затрепетало, как цветущие веточки молодой сакуры в ветреную погоду.

Новое чувство подсказало молодому солдату: «Эта девушка – твоя судьба!».

Вскоре, смущаясь и краснея, Наоки предложил ей сфотографироваться. Наивные объяснения – мол, иначе никто, даже его маленькая сестрёнка, ни за что не поверит, что в Карафуто живут такие красавицы, – позабавили Сумико. Но она согласилась: слишком уж искренним и симпатичным казался юноша.

Желанный снимок лёг у самого сердца, в карман солдатского мундира. А через две недели, вырвавшись из казармы на фарфоровую фабрику в Усиро (ныне Орлово), солдат Наоки заказал сакадзуки с портретом полюбившейся ему девушки. Фарфоровая чашечка со стеклянной линзой в центре выглядела совершенно непримечательно, но стоило налить в неё саке, на дне появлялось нежное лицо Сумико.

К весне 1945 года трёхлетняя служба Наоки под императорскими знамёнами подходила к завершению. В честь грядущего её окончания он заказал в Усиро ещё одну памятную сакадзуки. Надпись придумал сам: «Наоки службу закончил, 23 года. Весна».

Кто сейчас скажет, почему две фарфоровые чашечки и их владелец не отправились той весной в Японию? Возможно, любовь к Сумико, прелестной дочке хозяина магазина, задержала парня на острове?

Теперь можно только гадать. Известно лишь, что рядовой Наоки погиб в августе 1945-го в своём первом бою, который не принёс ему ни победы, ни славы. А две фарфоровые сакадзуки на десятилетия скрылись в сахалинской земле…

В ночь на одиннадцатое августа начался штурм Эсутору. Город задыхался в удушающем дыму от горящей бумажной фабрики. Гарнизон сопротивлялся. Были даже мобилизованы бригады рабочих из шахты. Среди них оказался и Кента Канэко.

Несколько рядов окопов скрывали японских солдат и мобилизованных шахтёров, получивших задание углубить траншеи. Кента и Наоки суждено было прожить недолгий бой того дня в соседних окопах. Тогда же состоялась их короткая беседа. И был печальный рассказ Наоки про несбывшиеся планы на любовь красавицы Сумико.

Когда советский десант пошёл на штурм, Кента прижал лопату, лёг на дно окопа и стал прощаться с жизнью. Кореец, одетый в японскую форму, – живая мишень для советских солдат. Умирать не хотелось.

Его вера в непобедимость японской армии дрогнула… Русские солдаты шли в полный рост, держа наперевес оружие. Кента понимал, что их ничто не способно остановить – так идут воины Победы.

На японской стороне затрещал смолкнувший было пулемёт. Наоки, как его и учили, короткими очередями поливал свинцом идущих в атаку людей. «Солдат должен выказывать отвагу на войне», – твердил про себя юноша наказы отца, пока прицельный огонь с корабля не оборвал его жизнь…

По иронии судьбы Кента, которому была уготована роль пушечного мяса, пережил этот бой. Почти месяц прожил он на полузатопленной барже в Одомари среди японских военнопленных. Вода там стояла почти на метр от днища судна, и на тесных сухих участках ютились солдаты и офицеры. Кента снова находился в неволе, пытаясь выжить среди чужих. А через месяц в люке баржи появилось лицо брата…

– Выходи, – сказал ему брат, – корейцев не трогают.

Кента устроился на работу. Теперь всё было иначе: он получал зарплату, и люди уважали его. «Скоро вернусь домой, – думал парень, – отец с матерью уже давно заждались». Кента ещё и не предполагал, что каторжный для него Карафуто станет таким родным Сахалином. Корею ему суждено будет увидеть лишь через шестьдесят лет.

Сумико с родителями депортировали из Советского Союза в Японию в 1946 году. Девушка часто вспоминала весёлого и красивого молодого человека по имени Наоки. Она, конечно же, не знала, что донышко одной из двух маленьких фарфоровых сакадзуки, оставшихся в земле покинутого навеки острова, украшает изображение её неизменно юного лица.

Это было лицо любви, которой война не позволила сбыться.

Михаил Шерковцов.

г. Южно-Сахалинск.

 

ПОХОЖИЕ ЗАПИСИ
баннер2

СВЕЖИЕ МАТЕРИАЛЫ