«Советский Сахалин» продолжает публиковать материалы, посвященные предстоящему юбилею – 95-летию со дня выхода первого номера газеты.
В редакцию часто приходят сахалинцы, желающие получить поддержку газеты в решении семейных проблем или предать огласке творящуюся в отношении их несправедливость. Люди так и говорят: если нет возможности реально помочь, пусть общество все же знает, какие безобразия безнаказанно творятся тут и там.
И журналисты убеждены, что их долг – пойти обратившимся навстречу.
Каких только драматических историй не доводилось нам переживать вместе с теми, кто искал у нас поддержки: мы ходили с ними по чиновничьим кабинетам, на заседания судов, писали официальные запросы. Всякого рода тяжбы тянулись порой годами, и газета сопровождала своих героев все это время. К сожалению, не всегда справедливость одерживала в этих сражениях верх, но мы рассказывали о них на страницах своей газеты в уверенности, что наше слово не пропадет даром.
Таких историй в моей журналистской практике было много, но некоторые, хоть и не во всех деталях, помнятся и сегодня. Поскольку в них было много боли, страданий, которые совсем не трогали тех, в чьих силах было их прекратить. Я имею в виду чиновников, правоохранительные органы.
Где-то в середине 90-х в редакцию пришел мужчина лет сорока, в общем-то интересный, разговорчивый. С просьбой помочь ему вернуть детей.
Его рассказ вызывал шок. Мужчина вернулся из мест не столь отдаленных, где отбывал наказание за убийство своей жены. Он зарезал ее дома, на глазах у трех маленьких ребятишек, старшему из которых – мальчику – было семь лет, а его сестрам где-то год и три года.
Пока он отбывал срок, дети оставались с бабушкой, матерью убитой жены. Но бабушка уже в возрасте, рассказывал посетитель, сильно болеет, вот-вот умрет, и над детьми хотят взять опеку сестра покойной жены и ее муж, для которых эти дети – только средство наживы. Но почему дети должны жить с тетями и дядями, если у них есть живой отец?
Да, он убил их мать, каялся, рисуясь, мужчина. Но это случилось по пьяни. И он уже отбыл за это наказание. В тюрьме сильно скучал по ребятишкам и сейчас намерен отдать им все свои нерастраченные чувства. Но свояченица объявила, что этому не бывать, не может убийца матери воспитывать ее детей! Она грозится ставить палки в колеса, и ее надо как-то остановить.
Позже я позвонила в отдел опеки и попечительства, спросила, что там думают о намерениях отца?
В отделе опеки сказали, что они его поддерживают. У отца есть полное право воспитывать своих детей. А что касается родственников, претендующих на опекунство, то их действиями руководит только желание въехать в четырехкомнатную квартиру, где живут дети, оставив свою двухкомнатную родным чадам.
Но тетя с дядей при знакомстве оказались хорошими, душевными людьми. Они сильно переживали за племянников. Дети стали им совсем родными за те десять лет, что они помогали бабушке воспитывать их, когда папа отбывал наказание. Эта пара фактически и была опекунами трех ребятишек, отдавала им даже больше сил, времени, чем своим, потому что жалела.
Тетя Таня и дядя Миша были простыми людьми, но жизнь их многому научила, дала какую-то юридическую грамоту, и они решили стоять за детей, считали аморальным, крайне недопустимым, чтобы их воспитывал такой отец.
Прошли суды, опека была на стороне отца, и детей решено было передать убийце, прошедшему десятилетнюю школу заключения. Бабушка к тому времени умерла, чужому страшному дядьке отдали не только семнадцатилетнего мальчика, но и малолетних девочек!
Какое-то время отец держался, доказывая, что может быть заботливым отцом. А потом начались пьянки, он приводил домой посторонних мужиков, и для девочек это был ужас.
Дядя Миша тайком поставил на дверях племянниц запоры. Он с женой по-прежнему держал с детьми связь, но теперь это приходилось делать, не попадая в поле зрения их отца.
Конечно, они писали жалобы, указывали, что законный папаша ненадлежаще себя ведет, но все зря.
А в одно прекрасное зимнее утро труп отца был обнаружен во дворе дома – его убили собутыльники.
Девочек тут же отправили в центр временного содержания несовершеннолетних правонарушителей – в режимный объект, под замок. Приютов тогда еще не было.
Тетя Таня наутро позвонила мне с известием, что сейчас в департаменте образования решается судьба племянниц. Их брат к этому времени был уже совершеннолетним и оставался дома. Тетя требовала, чтобы им с мужем в конце концов дали опеку – хватит мучить девочек!
Помню, что в помещении, куда я прибежала, было много чиновников от образования. Я спросила одного, нерядового, которого хорошо знала, нельзя ли было не запирать малолетних девочек в своеобразную тюрьму, а оставить их с родными до решения их судьбы, как они просили? Для них же это потрясение!
– Дорогая моя, – сказал чиновник, – это для наших с вами детей было бы потрясением, но не для них. Они уже столько всего перевидали…
Меня поразил такой цинизм.
Тете с дядей снова отказали в опеке. До сих пор не знаю, по какой причине. Она не называлась. Создавалось впечатление, что тут присутствовал какой-то личный момент. Кому-то эти супруги сильно не нравились.
Девочек отправили в детский дом. Обещали, что они будут вместе. Но когда тетя приехала в ближайший к Южно-Сахалинску детский дом, чтобы навестить племянниц, оказалось, что младшую девочку отправили на север, сестер разлучили, хотя не имели права этого делать.
Тетя Таня была в состоянии аффекта. Она даже влепила директору детского дома, мужчине, пощечину. Он только вчера заверял ее, что обе сестры здесь и все будет хорошо.
Уголовное дело возбуждать не стали, хотя пугали этим. И теперь на тетю Таню у органов опеки был компромат.
Со старшей племянницей тетя с дядей виделись – воспитанники этого детдома часто приезжали в Южный, а вот младшая была далеко, и, сколько родственники ни звонили туда, чтобы узнать, как навестить племянницу, им постоянно отказывали, изобретая причины.
Однажды по просьбе тети позвонила туда и я, разговаривала с вменяемым сотрудником, и он обещал включить девочку в число воспитанников, которые должны были поехать в Южно-Сахалинск то ли на экскурсию, то ли на соревнования… Так младшая племянница наконец-то увидела родных.
Потом умер дядя Миша, и тетя Таня осталась у племянников одна, но и одна продолжала воевать за них. И в конце концов у нее получилось. Как-то она пришла в редакцию рассказать, что девочки теперь с ней.
Женщина работала на вахте в одном областном учреждении, и я порой забегала к ней узнать новости из жизни племянников-сирот. Тетя Таня рассказывала о том, что младшая увлеклась рисованием, а старшая пошла работать…
Лет семь назад я встретила сына тети Тани, узнала, что и она умерла. Некому стало сообщать подробности о жизни племянников.
Старшую девочку я увидела года три назад за кассой в одном из супермаркетов. Она мало изменилась с детских лет. Имя на бейджике подтверждало, что я не ошиблась. Сосредоточенная, спокойная, малоразговорчивая. По внешнему виду было не понять, как сложилась ее взрослая жизнь. Заговорить с ней я не решилась.
Вот уже год, как она там не работает. Жалею, что не узнала, как дети пережили папино воспитание, разлуку с родными, детский дом и все после него. Вот уж кому не позавидуешь! Я до сих пор уверена, что детям не пришлось бы пройти через огонь, воду, медные трубы, если бы к их судьбе отнеслись по-человечески.
Наталья КОТЛЯРЕВСКАЯ.
P. S. Да, кстати. На газетные публикации, прослеживающие драматическую историю этой семьи, ни чиновники, ни правоохранительные органы не реагировали.
