О достоинствах профессии журналиста вообще и газетчика в частности можно говорить сколь угодно долго, с чем-то соглашаться, с чем-то нет. Но, наверное, никто не возразит – работа в средствах массовой информации позволяет увидеть другие профессии как бы изнутри, а если брать шире, то познать мир. В верности этого тезиса я убедился на первом году своей работы в «Советском Сахалине».
Весной 1993 года мне пришла на ум идея сделать репортаж из южно-сахалинского аэроклуба ДОСААФ. Представления об аэроклубе были самые смутные – готовят здесь парашютистов и лётчиков, это чуть ли не единственная организация, которая ведёт работу с подрастающим поколением.
Бывший тогда начальником аэроклуба В. Нестеров ничем необычным не просветил, а просто предложил съездить на аэродром в Березняках под Южно-Сахалинском. И вот в одно мартовское утро мы отправились за город. Там я ожидал увидеть кружащую в небе карусель самолётов, выделывающих фигуры высшего пилотажа. Спортивные самолёты в аэроклубе действительно были, но в тот день они отдыхали. Зато горячая пора была у парашютистов.
Только растаяли сумерки, как начал прогревать двигатель Ан-2 — «кукурузник». Вскоре он загрузил первую партию, а через несколько минут небо расцветилось куполами.
Тем временем меня поручили заботам тогдашнего командира звена парашютной подготовки С. Ананьева. Сначала мы поговорили о миссии РОСТО в деле военно-патриотического воспитания, о проблемах аэроклуба. А потом Сергей вдруг предложил: «А хотите, и вас бросим?».
Не помню, удивился я сначала или испугался: как же это так запросто можно кинуть человека с самолета? По моим тогдашним представлениям, для этого нужно было как минимум полгода проходить теорию. Но оказалось, это совсем не обязательно. От тебя требуется только шагнуть за «порог». А парашют раскроется сам благодаря системе принудительного раскрытия.
Слово «принудительное» запало в душу больше других. Нет, мне не хотелось казаться трусом и опозорить всю сахалинскую журналистику. Но чтобы так вот, сразу надеть на себя парашют… Я пообещал подумать, стал приводить мысли в порядок. Тут же вспомнил, что простыл, и попросил у присутствовавшего на поле фельдшера таблетку аспирина. Короче, пока я размышлял, смена закончилась. Единственное, что я успел сделать — полетать в кабине бросающего парашютистов «кукурузника». Почему-то казалось, что в открытую дверь унесёт шапку с головы, хотя такого на самом деле не бывает. Меня всё удивляло: как же далеко относит парашютиста от самолёта, пока у него раскрывается купол, — на целый километр за несколько секунд… Жуть, одним словом. Чтобы я не сожалел о несовершённом прыжке, руководство аэроклуба пригласило меня посетить Березняки в следующие выходные.
Наверное, вся неделя перед уик-эндом была своего рода тренингом, психологической подготовкой. Нет-нет да и начинаешь думать – до субботы ещё далеко. Прыгать страшно, но вроде как обещано.
Следующая суббота выдалась погожей. По пути на аэродром в глубине души теплилась надежда – а может, сегодня ничего не будет. А только через неделю. Но нет, механизм уже закрутился. Меня поручили инструктору Надежде Магарам. Она разъяснила, что и как надо делать при прыжке, в воздухе и в момент приземления. Тогда у меня первый раз ёкнуло сердце. Второй «ёк» был в момент надевания парашюта на плечи (именуется он Д-1-5У, или «дуб» на парашютном сленге). Весит он не так много, но тогда показалось, что на меня навесили страшную тяжесть. Обычный мандраж «перворазника», как потом объяснили аэроклубовцы.
И вот настало время садиться в самолёт. Нас ещё раз проинструктировали. Посоветовали: если перед прыжком очень страшно – закрой глаза. Или кричи. Или пой. Только прыгни. Где-то в рёве мотора потонула мысль — а может, ещё не поздно сбежать? Или подождать следующего взлёта. Но отступать было некуда.
В кабине Ан-2 казалось тесно: сидишь на лавках вдоль бортов с пухлым «рюкзаком» — то есть парашютом — за плечами. Инструктор В. Желонкин, перекрикивая работающий двигатель, объяснил мне: я прыгаю первым, поскольку самый высокий и самый тяжёлый, а всё тяжёлое покидает борт в первую очередь. Когда прозвучат два коротких гудка, надо приготовиться, подойти к двери. А на один длинный – прыгать.
Никогда я ещё не смотрел на уменьшающуюся под самолётом землю с такой тоской. Сигать с этой высоты — и всё ради нескольких правдивых строчек. Инструктор тем временем открыл дверь и жестом подозвал меня. Наверное, не хватит словесных красок, чтобы описать испытанные мною в тот момент ощущения. Всё на земле как будто приобрело непостижимый ранее смысл. А под бортом «кукурузника» словно сконцентрировался страх.
Прозвучало два коротких гудка. В. Желонкин, немного растягивая слова и, как мне показалось, пряча улыбку, мило так произнес: «Прыгать надо, не задерживайтесь, за секунду самолёт пролетает 30 – 40 метров. Промедлишь – и приземлишься где-нибудь в лесу». Самолёт начал крениться, до прыжка оставались считаные секунды.
Не помню, за что я ухватился, чтобы не упасть. Тут и прозвучал длинный гудок. Наверное, вся моя жизнь в мгновение ока пронеслась передо мной, мне показалось, что это не я, а кто-то другой вдруг переступил порог самолёта. А вместе с ним какую-то невидимую черту… Гул мотора вдруг исчез, и я обнаружил, что парю в воздухе, а надо мной – купол парашюта. Прыгнул-таки. Захотелось плясать и петь одновременно.
В первые минуты после прыжка кажется, будто висишь на одном месте, а метров за 100 до земли вдруг замечаешь, как она начинает приближаться с нарастающей скоростью. Сразу забылись все премудрости поведения под куполом, о которых рассказывали перед взлётом. В памяти всплыло лишь одно – чтобы не попасть на препятствие, надо повернуться к нему спиной. Что я и сделал. Посадка была удачной – в поле, на мягкий снег.
Подошедший ко мне В. Нестеров от души поздравил с первым прыжком. Я был очень рад и так доволен собою, что сгоряча сказал – да прыгнул бы ещё и второй раз, не отходя от кассы. И, к моему ужасу, пожелание это было тут же любезно принято. Мне уложили второй парашют. Делать было нечего. Во второй раз всё было так же, как в первый. Только гораздо острее и, как ни странно, страшнее. Это, впрочем, психологически объяснимо. Сидеть мне довелось прямо напротив двери и, глядя за «порог», мысленно ужасаться…
Материал в газету я после прыжков написал. Получился он, может быть, и не таким, как представлялся вначале. Но без этих двух дней на аэродроме, без общения с людьми в нём не хватало бы изюминки. Потом я стал прыгать и дальше, совершил в аэроклубе свыше 20 прыжков. Случалось приземляться на дерево… Один раз меня тащило по земле, и я не мог ничего сделать – так наполнило ветром купол после приземления. За три первых прыжка мне выдали значок «Спортсмен-парашютист III разряда» и свидетельство парашютиста. Интересно было потом наблюдать в самолёте за «перворазниками»: инструкторы подталкивали их в дверь — кого слабее, кого сильнее.
К сожалению, моя парашютная карьера не состоялась – аэроклуб после 1993 года стал потихоньку загибаться. Но надежда умирает последней. А я до сих пор поддерживаю хорошие отношения с людьми, которых встречал в аэроклубе. О В. Желонкине, выпустившем меня в небо первый раз, приходилось не единожды писать. Прыжки в Березняках вряд ли кто забудет — ощущение высоты, закат над лётным полем, запах летней травы, гул моторов…
Иногда я сам себе задаю вопрос — подталкивали меня или нет при первых моих прыжках? И сам же себе отвечаю — а разве это важно? Наверное, это очень хорошо, если в нашей жизни случится хоть один прыжок с парашютом или что-то сходное по степени риска. И рядом будет человек, который подтолкнёт или хлопнет тебя по плечу: «Смелее, назад дороги нет. Страшно только первый раз».
Евгений АВЕРИН.
ОБ АВТОРЕ
Евгений Аверин работает в «Советском Сахалине» корреспондентом. В журналистике с 1992 года.
