«Советский Сахалин» продолжает публиковать материалы, посвященные предстоящему юбилею – 95-летию со дня выхода первого номера газеты.
Фотокорреспондент «Советского Сахалина» Николай Черныш был силен, могуч и полон избыточной энергии, так необходимой для его масштабных фотографических замыслов. Бывший строитель Братской ГЭС, работавший на драглайне (громадном экскаваторе с громадным же ковшом), он стал мастером постановочных производственных фотокартин, на которых изображаемые им люди самозабвенно трудились, широкими улыбками подтверждая радость труда и социалистического соревнования. Этому он научился у московских фотокорреспондентов ТАСС, приезжавших на Братскую ГЭС.
Рыболовецкие суда и рыбоконсервные плавзаводы, корпуса птицефабрик и стада коров, нефтяные вышки и угольные карьеры, жилые кварталы бесплатных квартир, заснятые Николаем Чернышом, демонстрировали, как сегодня принято говорить, «застойное время».
В праздничной редакционной стенгазете в День печати была даже напечатана дружественная, немного ироничная «ода», воспевавшая Колю Черныша. Вот отрывок:
Оттуда,
с Братской знаменитой,
От землеройного ковша
На журналистскую орбиту
Швырнуло Колю Черныша.
Но если исключить иронию, то надо сказать, что Черныша в редакции ценили и попросту любили за его умение потакать обкомовским требованиям в создании фотопропаганды, где считалось, что героические позы и лики передовиков – это то, чего больше всего ждут читатели от газеты.
Фотолетопись Сахалина 70-х годов во многом состоит из снимков, как тогда говорили, «постановочных», «срежиссированных» или «наигранных». Особым мастером в этом жанре был, конечно, Николай Черныш.
И то сказать, надо заснять, к примеру, бригаду передовиков, и как ты их расставишь? Два образца представлены здесь. Слева – строители Охинской ТЭЦ, справа бригада бурильщиков. Коля поднимал их на верхотуру, и они принимали героические позы. Впрочем, духу времени строительства социализма это вполне соответствовало. Другое дело – снимок со светофором. После бурана бульдозеры, расчищая проезжую часть около универмага «Сахалин», сдвигали снег на обочину, и образовалась огромная гора возле светофора. За ночь ее припорошило, Чернышу осталось протоптать тропу и попросить девушку пройтись по ней. Экзотика!
…В командировку на Курилы нашу команду из трех человек неформально возглавлял штатный фотокорреспондент «Советского Сахалина» (и одновременно внештатный фотокорреспондент московского агентства печати «Новости») Николай Черныш. А интеллектуальным наполнением команды, если можно так выразиться, был журналист Владимир Матросов, тоже собкор одной из центральных газет.
Итак, Матросов был сугубый интеллигент, а Коляша (Николай Черныш) – воплощение природных сил без особых признаков образованности, но изобретательный фотограф – создатель эпических постановочных фотокартин, нравившихся обкомовскому руководству. Была у него слабина по части грамотности (вряд ли он закончил даже пять классов, проведя детство в глухих лесных поселках Сибири), а литератор Матросов, похоже, не прочь был написать о нем очерк или рассказ:
– Коля, а почему ты в комсомол не вступил?
– Когда всех принимали, я с мужиками по тайгам ходил, некогда было, – отмахивался он.
Была у Коли тяга к интеллигентскому, «ученому» словцу. Часто невпопад. Обращается однажды к нам (мы как раз готовились вместе ехать на Курилы):
– Мужики, кто даст червонец взаймы, – и добавляет, – экстерном!
Матросов поправляет:
– Коля, может, не экстерном, а экстренно?
– А-а, ну да! Экстренно, экстренно!
– Тогда уж лучше говори – срочно. А то…
– Да ла-а-адно… Тогда именно срочно и давай, Матросов, не жмись. Мне сегодня вечером в кафе… с бабой…
– «С бабой»! – Матросову это выражение явно не по душе. – Ну, Коля, ты и ловелас! Держи деньгу.
Через день приходим с Чернышом к заведующей отделом информации ГТРК Анне Панкстьяновой, добрейшему, отзывчивому человеку. Она обещала отправить Колю в эту командировку дополнительно за счет ТВ, т. к. в 70-х наши фотосюжеты (на фоне дефицита кинопленки) были в большом ходу. И точно – идите, говорит, в бухгалтерию за командировочными.
Перед отъездом на Курилы закупаем водки и огурцов: во время путины на островах сухой закон, а огурцов так и отродясь не бывало, поэтому угощеньям нашим будут там рады.
Поскольку у Черныша на руках есть бумаги-«вездеходы» от обкома КПСС и морского пограничного начальства (типа: просим оказывать содействие группе журналистов из Москвы… ну и т. д.), дела идут здорово – отснимались на Итурупе, Кунашире, Шикотане. На наших пленках – рыбаки, геологи, работники метеослужбы, вулканы: на Кунашире Тятя и вулкан Менделеева, на Итурупе вулкан Богдан Хмельницкий, есть пляж Горячих источников, экзотический мыс Столбчатый, череда интереснейших людей… Короче, водка, огурцы и командировочные давно закончились. Что делать? У Коли идея: даем телеграмму Анне Панкстьяновой, пусть выручает, снимков-то горы.
Мы с Матросовым:
– Неловко, Коля.
– Ловко! – отрубает он.
Уже на почте Черныш в творческом экстазе руководит процессом написания телеграммы:
– Что это ты пишешь, Матросов?! «Телевидение, Панкстьяновой»? Надо писать целиком – Анне Георгиевне Панкстьяновой, понял? Целиком! Написал? Пиши дальше: «Анна, вышли сто».
Матросов шутит: «Целую двести».
Коляша его не слышит. Продолжает сурово диктовать:
– Теперь дальше пиши: «Съемок много, денег нет». – Секунду-две думает и – лицо его озаряется зубастой улыбкой. – Вулканический привет!.. Во! Так и оставь!
А на следующий день приходит сотня. Можно жить!
…Наконец, возвращение. Но денег опять нет, поэтому на пассажирское судно «Марина Цветаева», стоящее на рейде, билетов не купить… Что делать? Коля ведет нас к пограничному судну, стоящему у пирса. Командир судна явно рад, что скуку однообразной погранслужбы можно развеять, тем более с москвичами, ведь Черныш, представляясь, говорит:
– Я корреспондент с Москвы.
Матросов едва заметно морщится (ему это сермяжное «с Москвы», как серпом) и, протягивая руку, говорит:
– Я тоже из Москвы, Матросов, собкор.
Далее вопросы-ответы с диктофоном, фотографирование, потом приглашение отобедать… Наконец, Коля достает бумагу-«вездеход».
Подходит громыхающее пограничное судно, с борта «Цветаевой» опускают трап, мы поднимаемся по нему, нас встречает помполит – рука к козырьку: «Здравствуйте, товарищи, вы из Москвы?».
Около 19.00 за нами приходит помполит, и мы в гостях у капитана. Нет, иначе! Мы – в раю. Столик уставлен закусками, стулья и диван зачехлены красивой драпировкой, на стенах живопись, а сам капитан – картина: седой, подтянутый, на мужественном лице красивый ровный загар. Он приветливо встречает нас. Садимся за столик, и тут возникает неземное видение – входит сероглазая блондинка, похожая на выпускницу балетного училища, в руках у нее поднос. На нем большая красивая бутылка виски и стопки. Капитан благодарит, «видение» с легким поклоном исчезает, оставляя тонкий запах духов…
Начались тосты… Через пару стопок возникает «женская тема». Рассказывает капитан.
Оказывается, в 1944-м, когда ему и тридцати не было, он командовал боевым кораблем конвоя, сопровождавшего суда ленд-лиза до порта Владивосток. В один из приходов получил пригласительный билет в Дом офицеров Владивостокского гарнизона. Билет на двоих, можно было идти с женой, подругой, с другом… И он решил пойти с мичманом, тот был его опорой в походах: отважный, смелый, надежный в боевом походе помощник.
Дальше капитан рассказывает так:
– Пришли в клуб, а там все как в прошлой мирной жизни, о которой давно забылось: музыка, танцы под оркестр, буфет, шампанское, приподнятая беспечная атмосфера веселья… А главное, я увидел девушку одну, чуть голова не закружилась! Надо бы танцевать пригласить, да духу нет, такая она красавица… Музыка звучит, она с одним танцует, потом с другим, тут я решился: все, следующий танец точно мой. Наконец, оркестр играет танго. Ищу глазами, но… ее не вижу. Вот только что с подругами стояла, и нет в зале. Вообще нет нигде…
Музыка отыграла, что мне было делать? Ясно – возвращаться на корабль. Однако и мичмана, смотрю, нет, куда девался-то? Тут ожгло – их ведь обоих нет… Ух и дрался я потом, в следующем походе, вообще страха не знал!
Он замолчал, голова опущена вниз, рука на спинке стула, и кисть свесилась. А пальцы длинные, как у пианиста. Даже стал похож на Сергея Рахманинова с портрета, напечатанного на конверте с пластинкой – «Рахманинов. Концерт № 2 для фортепиано с оркестром».
Тишина. И тут со стаканчиком виски поднимается над столиком глыба Коли, наклоняется к капитану, протягивая стаканчик – чокнуться, – и произносит добродушно-покровительственно:
– Ну-у-у, кэп! Да вы… я вижу… мрракобе-е-ес!
Капитан будто кол проглотил. Матросов, в волнении хватая ртом воздух, расстегивает ворот рубашки. Не помню, как вышли из дикого конфуза, но потом в нашей каюте заметно нетрезвый Матросов донимал трезвого, так и не сумевшего хоть чуть-чуть опьянеть, Колю-гиганта: «Зачем ты так сказал?».
Тот отвечал:
– Как зачем? Он же сам… про бабу-то. Чё, не слышал?
– Но тебя, как бабника, никто ведь не называл… мракобесом!
– Как не называл?! А ловеласом? Что, уже не помнишь?! – наступательно рычит Коля и вдруг осекается. – Ё! Дак я ж его ловеласом хотел назвать… Как ты меня тогда.
Упав на подушку, интеллигентный Матросов рыдал от смеха, сотрясаясь всем телом. Потом затих. И заснул…
За иллюминатором вступала в свои права курильская ночь, яркие звезды низко висели над океаном. Пассажирский теплоход «Марина Цветаева» держал курс на порт Корсаков.
Валерий КАРНАУХОВ, фотокорреспондент газеты «Советский Сахалин» в 1968 – 1974 гг.
