Как фотокорреспондент «Советского Сахалина» Николай Черныш задумал затмить своими снимками чехословацкий журнал «Фото-ревю»
В городе Поронайске мы с практикантом газеты, шагая к суденышку, бегавшему между поронайским портом и островом Тюлений, отоварились бутылкой портвейна и плавлеными сырками, – в гости ведь шли! Как и полагается, встречает вахтенный:
– Вы, это которые с газеты? – Немного неграмотно начинает он. – Меня предупреждали. А я Серёга. На борту никого. Все будут с утра, отход в восемь.
Портвейн и нехитрая закуска, как известно, сближают. Однако еще больше сближает совместное дело, а таковое нашлось. Вахтенный матрос Серёга сказал:
– Мужики, давай сначала вот ету мандыбу оттащим к рубке. А то запинаюсь ходить. – И он ткнул своим сапогом «мандыбу», – громоздкую деталь непонятного назначения, да еще с таким странным названием… Тяжеленная оказалась вещь, но управились.
В тесном кубрике достали вино и сырки, Серёга стал расставлять стаканы, после чего вышел из кубрика и вернулся с литровой банкой красной икры и большой связкой вяленой корюшки. Протягивая шикарную закусь, сказал: «Держите-ка всю ету…мандыбу, – и продолжил, – с ей мы не окосеем». А сам достал из кармана рабочих штанов бутылку «Московской». Практикант округлил глаза, то ли испугавшись предстоящей дурной попойки, то ли не врубившись, почему такая королевская закуска называется совсем не по-королевски – мандыба, как и штуковина, которую мы только что, надрываясь, перетаскивали по палубе. Собственно, меня занимало то же самое:
– Слушай, Сергей, я не понял, что означает – мандыба?..
Серёжа мотнул головой, замер в недоумении и внимательно, очень жалеючи посмотрел на меня: так санитар психолечебницы смотрит на буйного пациента, прежде чем утихомирить его посредством смирительной рубашки. Потом, видимо, смилостивился. Переспросил:
– Что такое мандыба?.. А то не знаешь? – Он снисходительно помолчал и пояснил. – Ну мандыба, ето… значить… имя тако.
Встретив наши недоуменные взгляды, завершил пояснение: «Ну, имя тако… Сущиствительно!».
Смешливый практикант охнул, потом, спрятал смех: «Да, да, Серёжа, понятно».
Серёжа, меж тем, начал сковыривать крышечку с поллитры. Пришлось вмешаться:
– Стоп, Серёга, не открывай водку. Давай не будем с вином смешивать.
– А мы и не будем, – ответил он, доставая из другого кармана вторую бутылку, одновременно мотнув головой в сторону портвейна: «А етот компот… Вы его уберите, – вдруг смешаем, и голова заболит…».
«Компот» мы убрали и долго сидели, разговаривая, будто давние дружбаны, – про жизнь, про Сахалин, про Ленинград, откуда родом практикант… Обошлись пока одной «Московской» и половиной банки икры. Никакого опьянения, разумеется, не ощущалось. Когда я собрался провожать практиканта до городских улиц, Серёга встрепенулся: «Ты ето, долго не ходи, ага? Надо же досидеть», – и он выразительно кивнул на нашу «сервировку»…
* * *
За неделю до этого случая ребята в фотолаборатории рассматривали свежий номер чехословацкого журнала «Фото-ревю». Для газетных фоторепортеров снимки крупноформатного издания – зарубежного! – считались, надо сказать, постоянным источником вдохновения. В тот раз внимание всех привлекли снимки полуобнаженных дев, так и эдак демонстрировавших эстетические достоинства форм, подаренных им Природой.
– У-у-у! О-о-о! А вот вапще-е-е! – листали страницы ребята.
Кто-то из журналистов поддразнил Колю Черныша, бывшего экскаваторщика, а ныне фотокорреспондента «Советского Сахалина»: «Смог бы так заснять, Коляша?».
– Этих что ли… тощих? – скривив губы, спросил он. – Ну если согласятся, то смог бы. А чё не повертеть таких? Да как два пальца… Они это любят…
А наших – неа… Да потому что их здесь и нету таких.
Народ возражал: «Ну почему, Коляша, красавиц полно и здесь, еще и получше даже».
– Это где – лучше? – Как знаток темы, Коля оторопел. – Говорю же – нету. А те, которые красотки, разве оне бывают одне? Кто-то ведь всегда у таких есть! А какой из них дурак согласится ее раздеть? Да еще чтоб ты свой аппарат прямо в нее направлял? Ну-у-у…
Парни ржали, а Коля осекся. Глубокая задумчивость легла на его чело, и он стал приговаривать, роясь в карманах: «Да куда ж я телефон губернатора записал?»…
Губернаторов в те времена не существовало в природе, и слово это применялось на Сахалине только к начальнику заповедного острова Тюлений – Губернатор Тюленьего Андрей Д.!
Вечером Коля неожиданно звонит:
– На Тюленьем был?
– Нет.
– Хочешь поехать?
– А как… без пропуска-то?
– Пропуска будут. Сделаю… А сейчас давай срочно в кафе «Алые паруса», я туда с «губернатором Тюленьего» приду, обсудить кое-что… Только не удивляйся ничему, сиди и молчи… Или поддакивай. Это для дела надо! Понятно? Все! Да… и пятерку прихвати. Или дафе десятку, хорофо?».
Короткие гудки.
С шипящими «ш» и «ж» у Коли были нелады, из-за прикуса он произносил эти буквы наполовину похожими на «ф».
Вечером прихожу. В «Парусах» за дальним столиком двое: Коля и крепкий симпатяга, похожий на регбиста с обложки журнала «Америка» – ясно, «губернатор Тюленьего».
– Андрюфа, знакомься, – Коляша показывает на меня, – это мой ассистент, помогать будет.
Я вздрогнул – ассистент?! Но условие было молчать. Или поддакивать.
На столе лежал тот самый журнал, что так понравился ребятам.
– Понимаефь, Андрюфа, мы тоже сенсацию сделаем, тока другую, чем в этом «Фото-ревю». На огромном камне будет сидеть обнафонная красавица – ну, Стэлла твоя, значить. Тока полностью обнафонная…
– Обнаженная? – «Губернатор» икнул.
– Да! А с океана бефит волна за волной, и вокруг морские котики. И чайки, чайки…
– Подожди, ты хочешь, чтобы Стэлка была… совсем голой?
Переговоры, похоже, заворачивали в тупик.
– Ну почему сразу – голой? – В голосе Коли звучали одновременно и страх (оттого, что получит отказ), и обида. – Говорю ведь, об-на-фон-ная. А вовсе не голая! Мы же Стэллу к океану-то передом посодим, а к себе вполбока-вполспины повернем…
Коля крутнулся, разворачивая могучий торс экскаваторщика к «губернатору»:
– Вот так вот примерно.
Я подтверждающе кивнул оторопелому «губернатору Андрюфе» и понес: «Да-да, понимаете, смотреться модель будет полубоком к объективу, точнее, в три четверти, как говорят художники… Ну и в общем – целомудренно».
Коля торжествующе подхватил:
– Конефно! Именно!!! Целомудренно! Мы ведь худофники? Вот… Фотохудофники!
Суровый «губернатор» стал сдаваться: «Хорошо, Коля, хорошо. Только… если Стэлка согласится».
Тут Коляша совсем расходился, доставая из портфеля пачку снимков. Замечательных, надо сказать, снимков, где морские котики были неописуемо красивы и могли украсить страницы любого журнала или престижную фотовыставку.
– Стелла? – Не унимался Коля. – Согласится! Долфна согласиться! Для искусства ведь… Ну! Мы ей снимки подарим!
– А это – кто? – говорил он. – А это сама Стэлла!
Он поднял над столом большой снимок, где девушка кинематографической красоты в коротком рабочем халатике и аккуратных резиновых сапогах (островная спецодежда научного лаборанта!) загадочно улыбалась, глядя в объектив. Она была, без преувеличения, воплощением женской тайны. Белоснежные чайки, парившие за ее спиной, и черные локоны из-под косынки усиливали романтическое настроение портрета. Эти снимки, буквально на днях сделанные Коляшей на Тюленьем, вызвали восхищение «губернатора».
– Ух ты! – он смотрел на научную лаборантку так, будто видел ее впервые в жизни.
…Это было недавно, а сегодня, отвалив от поронайского пирса, наша посудина легла на нужный курс. Коля и «губернатор» были в кирзовых сапогах, я – в легких летних штиблетах.
– Ну и как ты в этих тапочках собираефся ходить по береговой воде? Подумал? – Коляша был расстроен.
Выручил Серёга, стоявший рядом:
– Я дам свои сапоги, запасные. – И подмигнул в мою сторону. – Хорошему человеку добра ведь не жалко?
Он принес видавшие виды сапожищи с загнутыми носами.
– И впрямь, «добро», Серёж…
– Дак у тебя никаких не было, а зато ноги будут сухие. – Он наклонился к моему уху. – Похмельнёшься? Чутка?
– Не опохмеляюсь, Серёжа.
– Ну и ладно, раз у тебя так…
Через несколько часов судно подходит к Тюленьему. На воду опускается шлюпка, мы в нее. Ближе к берегу шлюпка утыкается в песок, а впереди четыре-пять метров мелководья. Осторожно ступая, идем по воде до береговых камней, и вскоре нас встречает (впрочем, встречает вовсе не нас, а «губернатора») ожившая, так сказать, фотография девушки с черными локонами из-под косынки. Приблизившись, распахнула ресницы на «губернатора», спрашивает негромко, почти шепотом: «Ну как съездил?.. А что так долго, Андрей?..».
Было неловко, получалось, будто подслушиваем. Вдобавок она еще не знает, какую задумку ей привезли «фотохудофники». А вдруг скажет: нет! Гляжу на Колю, похоже, он думает о том же, – это выдает его излишняя, непривычная для него суетливость.
Как выяснилось позже, суетился Коля зря. После обеда в нашу комнату ввалился «губернатор», сказал: «Идите, ищите место, где фотографировать, чтоб завтра не тратить время зря».
Коля сиял!
…Наступил день фотографирования – солнечный, теплый. До места, намеченного с вечера, минут пятнадцать-двадцать хода. Два кофра с аппаратурой, два тяжёлых штатива взваливаем за спины. «Губернатор» взялся, было, помогать, но Коля отвел его услуги, напомнив: «У меня ассистент». Я опять вспомнил, что надо молчать, тем более, что уже понимал: выдумка с «ассистентом» Коляше была нужна, чтобы выглядеть солидным и загадочным ПРОФЕССИОНАЛОМ, которому все подчиняются. Так выглядел однажды виденный им в Москве фотограф из ФРГ, снимавший для журнала «Руссише рундшау» тему «Храмы в безбожном СССР». Коляша рассказывал, что ассистентов у фээргэшника было аж два, собственный – немец, да еще приставленный кэгэбэшник, т. е. было кому устанавливать штативы, таскать в ящике фантастический широкоформатный «Sinar», подносить пленки и объективы… И вот, я – ассистент, чтобы пудрить мозги «губернатору».
Но не «Sinar» меня волновал и не ассистентская доля. После вчерашних посиделок душило, доводило до рвотного состояния невообразимое «благовоние», сопровождавшее биологическое существование зверей, пусть и морских. Сколько их там было! Сегодня на сахалинском сайте www.travel.sakh.com читаю: «За несколько километров до заповедной зоны слышны рев морских животных и крики птиц. Общая расчетная численность морского котика на острове составляет 115 тысяч». А ведь это, как сказал бы артист Папанов, 115 тысяч «туалэтов типа сортир»! Сто тысяч передвижных «туалэтов» категорически давали понять, кто на острове хозяин, а кому надо убираться подальше – «в города»…
Пока продвигались к месту съемки, Коля возбуждённо фонтанировал: «Здесь надо ставить фишамебельны гостиницы и возить туристов – со всех стран, за деньги, конечно, за доллары. Представляефь?!».
Из-за подступавшей тошноты меня раздражало все: и рев зверей, и косноязычие Коляши.
Злясь, говорю: «Во-первых, Коля, гостиницы бывают не фишамебельны, а фе-ше-не-бель-ные. От английского слова «фэшн», понятно? Переводится так: фасон, мода, стиль… А во-вторых, здесь заповедная зона, и пограничники никого без спецпропусков не пускают. А в-третьих, – кому же понравится здешней вонищей дышать?».
Коля недоуменно пялится вокруг:
– Какой вонищей?! Вот этой? – Он мощно втянул носом воздух, настоянный на звериных экскрементах. – Ну, маленько есть… Дак это ж прырода!
– На свете, Коль, все – прырода. Только, к примеру, розовый сад, это одна природа, а сортиры для тысяч зверей – совсем другая. Понятно? В Краснодаре бывал?
Нет, в краснодарском питомнике «Розовый сад» Коля никогда не бывал и воздухом того сада, говорит, не дышал…
Кстати, насчет «фишамебельных» гостиниц. В ту пору слово «мебель» звучало для советского человека как волшебное, и пришло оно на смену слова «обстановка»:
– Петровы-то, слышь, «обстановку» новую купили. Полированную… Где только деньги берут!
– Кто? Ивановы, говоришь? Полированную?
– Да слушай ты внимательно! Купили «обстановку» Петровы. А Ивановы, те так и сидят на табуретках…
Иначе говоря, «мебель» звучало круто. Видимо, поэтому Коляша-языкотворец и создал небывалый термин, основой конструкции которого было вожделенное слово – «мебель»!
…Наконец, пришли. Уф-ф! На продуваемом океанском берегу дышится легче. Поодаль от берега возвышается над водой большой, сверху плоский камень, о который разбиваются, пенясь, медленно накатывающие океанские валы.
– Все. Здесь. И Коля, повернувшись к Стэлле, улыбнулся. Улыбка получилась жалкой, заискивающей.
– Расческа есть у кого? – взяв себя в руки, спрашивает Коля. – Нету?
И он протягивает «губернатору» свою видавшую виды расческу, редкозубую, как и его улыбка. Дает указание:
– Причефефь, перед тем, как на камень залазить. – И с грациозностью бегемота показывает, как надо сесть. – Вот так вот, вполбока-вполспины, коленочки к себе притянуть. Да, и это… передом к океану. Все, мы пошли.
Пока на пологом береговом откосе устанавливали штативы и аппараты с телеобъективами, объект съемки был готов. Вид фантастический: обнажённая женская красота, сидящая на плоском камне; синева безбрежного океана под голубым небом, белые облака; там и тут ревущие морские котики; среди обилия чаек пролетает иногда красноклювый топорок… Набегая, пенятся волны, – вид сводил с ума. Невольно вспомнилась Афродита, рожденная из пены морской. Она, по греческой мифологии, – была богиней красоты и любви, пронизывающей весь мир…
Поверхность камня, темная, блестящая от воды, художественно контрастировала с матовой белизной тела нашей Афродиты. Ее узкая талия подчёркивала восхитительную геометрию других частей тела, вычерченных будто циркулем… Океан волновался, вздыбливаясь. Его медленные волны накатывали, одна за другой, на камень, будто желая объять Афродиту с головы до ног, но… для волн камень был слишком высок. Стэлла была недосягаема для волн…
«Губернатор» оказался как бы вторым ассистентом Коли, поскольку помогал: «художественно» усаживал Стэллу-Афродиту, потом нес от камня, держа в одной руке ее шелковое платье, которое трепал ветер, в другой – резиновые сапожки. И белокрылые чайки, вскрикивая, парили над этой картиной…
Коля, дождавшись момента, когда «губернатор» выйдет из кадра, начал вдохновенно рубить кадры, меняя фокусные расстояния. Я только успевал подавать широкопленочные кассеты к обоим аппаратам «Салют». Каждая кассета на двенадцать кадров: одна с черно-белой пленкой, вторая со слайдовой, в третьей – особо ценный цветной «Кодак»… Потом снова: первая кассета, вторая… Вдруг Колю осенило, что будет лучше, если Стэлла повернется к нам другим боком и откинет голову назад, а руку… протянет вверх! к солнцу!
Именно так он и орал, сложив ладони рупором: «Стэлла, теперь другим боком! Приподымися, и – другим боком… А руку к сонцу… вверх руку, к сонцу!». Он поднимал руку и откидывал свою голову, наглядно показывая Стэлле, что нужно ей делать. Надрывно кричал… Но перекричать рев зверей, крики чаек и грохочущий шум океана не удавалось.
У него срывался голос: «Да развернися же, Стэлла! Приподыми попу! По-о-о-опу подыми! И – другим боком! – Стоя «на полусогнутых» и похожий на очарованного гамадрила, Коля осторожно протягивая вперед ручищи и, развернув ладони кверху, показывал всем своим видом, будто он бережно приподнимает что-то драгоценное. – Приподыми, Стэлла, по-о-опу! Ну же, и – дру-уги-им бо-о-о-ком!».
Коля продолжал бесполезные вопли, а Океан и Стэлла-Афродита, будто поглощённые друг другом, никак не воспринимали этот пустопорожний для них ор. Коля остановился, измотав силы, и с языка его сорвалось отчаянное: «Да передвинет она эту свою задницу или нет?!». А за его спиной стоял, уже успевший подойти ближе, «губернатор». Мне пришлось попереживать за Коляшу, – вдруг суровый друг Стэллы услышал то, что брякнул «фотохудофник», и теперь пожелает заступиться за честь… м-м-м… э-э-э… красотищи Стэллы-Афродиты? Но пугался я зря.
– Передвинет, – с глубоким знанием дела сказал «губернатор».
Он властно помахал рукой, обращая внимание Стэллы на себя, та мгновенно застыла, напрягшись в ожидании дальнейшего. Тут «губернатор» поднял руку повыше и… неожиданно сделал кистью резкое вращательное движение. Стэлла, будто управляемая дистанционно, ловко извернулась гибким телом, приподняв «геометрические формы», выразительно оттопырила правый локоть (видимо, для равновесия), а левую руку подняла вверх. Ее голова с черными локонами откинута назад…
– В-ва-а! – дико взревел Коля и хищным прыжком достиг штатива с фотоаппаратом. – В-ва-а! – Задыхался он от волнения, прильнув к видоискателю. И, раз за разом нажимая кнопку, выкрикивал, не оглядываясь: «Слайды готовь!.. Теперь «Кодак»… Ва-а-а!». Он был похож на разъяренного вепря, нагнавшего жертву: атмосфера охоты накалена, – в творческом бесновании Коля был первобытно прекрасен… Затворы его аппаратов хищно клацали, пожирая кадр за кадром…
Наконец, он остановился, и теперь глядел на нас – победно и обессиленно. Осклабился, довольный…
«Губернатор» понял: все сделано, пора уходить. Он коротко распорядился:
– Так, в сторону океана не смотрим!
И направился за Стэллой.
Возвращались опять парами: сзади мы с тяжелым грузом, а впереди, взявшись за руки, – мощно ступающий могучей поступью «губернатор Андрюфа» и его подчиненная, которая плавно несла свои красиво развитые овалы, двигаясь танцевальной походкой балерины. Синхронно с легкими шагами Стэллы шевелились перед нашими глазами складки ее намокшего, полупрозрачного платья. На влажном теле оно было в облипку, и от этого по-особому рельефно очерчивались прихотливые изгибы ее ладной фигуры. На полуоголенных плечах Стэллы-Афродиты гордо держалась чуть откинутая назад черноволосая голова в косынке. Слушая собеседника, Стэлла счастливо смеялась, еще больше откидывая голову назад и припадая к плечу попутчика.
«Как так?! – Ожгла меня внезапная мысль. – Как посмел Коля назвать это… задницей?!».
И я продолжил свой внутренний монолог:
– Коляша! Друг мой! Ну зачем же уподобляться вульгарным женоненавистникам?! Неужели ты не читал хотя бы Есенина:
Пусть порой мне шепчет
синий вечер,
Что была ты песня
и мечта… Всё ж,
Кто выдумал твой тонкий
стан и плечи –
К светлой тайне
уста…
Согласись, Коля, – точнее про нашу Афродиту и не скажешь! А ты – про «задницу»! Единственное, что может оправдать использование тобою вульгаризмов, Коляша, так это творческий метод Пушкина! Помнишь, как он писал во всенародно любимой поэме «Евгений Онегин»:
Дианы грудь, ланиты Флоры
Прелестны, милые друзья,
Однако попка Терпсихоры
Прелестней чем-то для меня!
Нет… маленько напутал, у Пушкина ведь – «ножка Терпсихоры», не так ли?
А память, тем временем, подсказывала строки еще одного стихотворца, исторгнувшего в порыве чувств:
Пусть покажется
дерзостью это,
Суматошным абсурдом весны:
Я считаю, должна быть
воспета
Эта часть, что пониже
спины!
Меж тем, шли мы, едва волоча ноги. Вдруг Коля произнес вслух и с обидой: «Ну, ничего, вот проявимся, тогда поглядим… Посмотрим… поглядим».
Видимо, он был в плену неминуемо надвигавшейся славы. Ведь после фотосессии на острове Тюленьем снимки в чешском «Фото-ревю» казались ему теперь ничтожными поделками, или, как он сам выразился: «Мелкотравчаты они в своей Чихаславакии! И бабы ихние… тощие, как жерди,.. ухватить не за что». Взгляд его, как мне показалось, немного мстительный, блуждал где-то далеко.
…Нам еще больше суток сидеть на Тюленьем, – пограничный катер обещан только завтра к вечеру. Можно бы взять аппараты, поснимать, но из-за звериных удушающих «благовоний» у меня нет сил ни работать, ни спать, ни есть… Как выдержу такое больше суток?!
И тут происходит рождение, возможно, чуда: на рейде показалось пограничное судно.
Короче, получилось так – погранцы нас берут, но придется обогнуть юг Сахалина, у них морское патрулирование. А потом – на базу в Корсаков, где их мордивизион. Оттуда домой рукой подать…
Наутро, уже в редакции, Коля предупреждает немного косноязычно: «В лабораторию пока не заходите, я там пленки развесил сохнуть».
– Ладно, подождем.
Проходит время, появляется Коля:
– У кого есть лупа?
Ему надо просматривать пленки, они уже полностью высохли… А вскоре из фотолаборатории несутся испуганные хриплые выкрики: «Пятнушки!.. А-а-а… Пятнушки!».
Наверное, от дикого волнения, но «ш» Коля произносит четко. С пленкой и лупой в руках выскакивает к окну. Он разъярен:
– Пленка, б!! Кажись, бракованная! В пятнушках вся!
Сочувственно переглядываемся, – какие он там пятнышки нашел? В эмульсионном слое, что ль, вкрапления какие? Коля чуть не со стонами продолжает изучать на просвет, кадр за кадром. Прошу его: «Дай взгляну».
Оказывается, пленка вовсе не бракованная. А настоящий ужас был в том, что мухи, «туалэтные», которых на Тюленьем видимо-невидимо, обсели обнаженное тело Стэллы-Афродиты. Когда Коля снимал, мух издалека было не видно. А сейчас, под лупой, это являло страшную картину… В общем, съемка пропала, поездка получилась зряшной, и с потерей таких надежд! Коля, как говорится, рвал и метал, без боли смотреть было нельзя. Ребята позвали: «Давай уйдем… Пусть успокоится. Жалко мужика… Ужас какой-то!».
…Прошли долгие годы. Из моего «призыва» в «Советский Сахалин» в 1968 году осталось трое – Виктор Егоров из отдела промышленности, художник Владимир Чепига и я. Володя Чепига спрашивает однажды: «Слушай, часто Черныша вспоминаю, как он?».
– С Чернышом, Володя, такое дело. После того как у него в издательстве «Планета» вышла фотокнига «Сахалинский рассвет», он уехал. Сначала в Казахстан. Потом на Украину, потом из Москвы звонил. А когда звонки совсем прекратились, мы его до-о-олго искали. Но так и не нашелся Коляша…
Помолчали. Володя сказал:
– Жаль, если так. Интересный был человек, неистовый…
Валерий КАРНАУХОВ.
