В далеком 1963 году я был призван на действительную службу в ряды Советской Армии и направлен в Туркестанский военный округ, где и давал подписку о молчании на 40 лет. Хотя прошло с того времени уже более 50 лет, всю историю случившегося в Сарыозеке раскрывать не буду, поведаю частично.
Из-за случившейся катастрофы я получил огромную дозу радиации. Врачи госпиталя в Алма-Ате долго боролись за мою жизнь, тем не менее мое здоровье стало ухудшаться. Приехавшие для разбора случившегося представители генштаба из Москвы посетили госпиталь, где я проходил лечение. Один из них выразился: «Так это же герои, их наградить надо». Но наградить означало признать факт катастрофы, а этого, видимо, никому не хотелось. Пытались пообщаться со мной, но кроме шипящих звуков ничего не услышали. Помимо облучения я тогда получил контузию и на полтора года лишился голоса. Медицинская сестра, которая постоянно сидела со мной, уведомила их, что даже она не всегда меня понимает.
Было принято решение меня комиссовать. На заседании комиссии, куда я был приглашен, мне объявили, что дают третью группу инвалидности пожизненно. Сидевший рядом с начальником госпиталя генерал возмутился: «То есть как это пожизненно? Необходимо проходить переосвидетельствование!». Начальник госпиталя велел мне выйти, и уже на выходе я услышал, как он сказал генералу: «Дай Бог ему живому до родных добраться. Его необходимо срочно самолетом отправлять. Не хватало нам еще одного трупа».
Нас быстро собрали, медицинской сестре велели захватить побольше ампул и шприцов, так как мне необходимо было через каждые три часа делать внутривенные инъекции, и отвезли в аэропорт Алма-Аты на рейс Караганда – Минеральные Воды. Медсестра – дитя степей – так укачалась, что сама на ногах едва стояла, пришлось через бортпроводницу «скорую» вызывать, чтобы мне сделали инъекцию.
Из Минеральных Вод нам необходимо было добраться до Краснодара самолетом, а там поездом до Новороссийска. Пока моя спутница оформляла билеты, на меня набросился военный патруль, а я и слова молвить не мог. Когда подошла медсестра, ее и слушать не стали, а мне начали руки крутить, приговаривая: «У нас не такие заговаривали». Тут появился офицер комендатуры, моя спасительница рассказала ему как могла о моей болезни и пригрозила, что немедленно свяжется с генералом. Офицер со своей воинствующей дружиной подхватили нас и наши вещи и без всякого досмотра посадили в самолет.
В Краснодаре, чтобы не испытывать судьбу, я переоделся в спортивный костюм, и мы благополучно прибыли в Новороссийск, где меня в целости и сохранности приняли родные, а медицинская сестра передала большой запас препаратов и шприцов и проинструктировала медиков, когда и как что применять.
Что не сделала ни военная, ни гражданская медицина, то совершила медицина народная, еврейская.
На большом сходе было решено срочно готовить зелье. Бабуля ночью в подвале – спецрецепт требовал темноты – колдовала над лекарством. Там же, на сходе, один мудрый еврей сказал: «Инвалидность пока оформлять не будем. Это как клеймо – от него потом трудно будет отмыться. А не вылечим, то оформить инвалидность всегда успеем». Через 18 дней лекарство было готово, да и медикаменты еще не закончились. Бабуля по столовой ложке пять раз в день поила зельем, а приходящая медсестра делала инъекции по графику. Через три месяца я почувствовал облегчение и пошел на поправку, но речь не возвращалась.
Анализ крови показывал положительные результаты, и все радовались этому. Геннадий, сын бабули, часто брал меня на охоту, чтобы отвлечь от дурных мыслей, которые лезли в голову. Однажды на охоте нас застал сильный ветер, в Новороссийске его еще называют бора. Усталые, без добычи мы возвращались домой. Ветер валил с ног. Геннадий шел впереди меня метров на сто. Вдруг из куста позади Геннадия выбежал заяц. Ветер дул мне в лицо, я кричал, но мой спутник меня не слышал. Наконец я крикнул так, насколько было во мне сил: «Генка, заяц!». Геннадия мой крик заставил вздрогнуть. Он резко повернулся и выстрелил. Взяв зайца и зайдя во двор, Гена, приплясывая, закричал: «Мама! Валерка заговорил». Бабуля не поверила своим ушам. Вот так я стал полноценным гражданином общества.
Потом было ростовское мореходное училище. Когда я уже на третьем курсе проходил военную практику в Севастополе, товарищ из органов поинтересовался, не тот ли я Пацуков В. И, который служил там-то и там-то. Я, памятуя о подписке молчания 40 лет, только ответил, что проходил службу в Туркестанском военном округе. Для всех я был труп, а тут вдруг появился на секретном объекте, да еще не захотел разговаривать с представителем КГБ. На все вопросы я отвечал однозначно: «Это вы сказали – я этого не говорил». Он пригрозил исключением из училища, но дальше угроз дело не сдвинулось.
Закончил училище, получил звание лейтенанта. Работал в Сахалинском морском пароходстве. Работая в кадрах пароходства, активно помогал военкомату. Старые кадры военкомата меня хорошо помнят…
В. ПАЦУКОВ.
г. Холмск.
От редакции
Письмо на этом не заканчивается. Есть продолжение, ради которого оно, думается, и писалось. В последних строчках письма обида на городскую власть, на руководство военкомата за то, что не поздравили заслуженного человека с праздником защитника Отечества, хотя раньше не забывали.
Удивительно, как чувствительны к знакам внимания официальных органов пожилые люди. Редакция время от времени получает подобные письма-жалобы. По-человечески обиженных людей понять можно. Но стоит ли растравлять сердечную боль из-за отсутствия официальной открытки, в которой, может быть, искренних чувств – ноль?!
Автор опубликованных выше строк прожил большую, достойную уважения жизнь. Он один остался в живых из всего ракетного дивизиона, погибшего в Сарыозеке. Ему достало воли вернуться к нормальной жизни и оставить свой след в памяти многих людей. А что важнее этого?
