Русские на Карафуто
Большинство старопоселенцев, оставшихся на Южном Сахалине, имели семьи, хозяйства. Но были и такие, кто, выражаясь современным языком, вел антиобщественный образ жизни – пил без меры, бродяжничал. К последним относился и бывший ссыльнокаторжный Иван Рыбкин.
В свой приезд на Карафуто в 1910-м епископ Сергий как-то остановился на ночлег в Ниносаве (ныне Вторая Падь) в доме Якова Чемия. «Приходило время и спать… Через комнату из коридора доносятся странные звуки… Вслушиваюсь: несомненно, есть там сильно пьяные… – «Кто?»… Расстроился мой Чемия!.. «Простите, но сейчас пришли совершенно пьяные Егор Бубер и Иван Рыбкин… Ничего не сознают… Завалились в коридор»… – «Да откуда они?» – «Собственно, из Оодомари, там хлеб пекут и продают… Но сейчас пьянствуют».
Утром священник исповедал русских, собравшихся в доме Чемия. Проспавшийся Иван просил батюшку выслушать и его. «Но я отказался, а он в эти два дня вытрезвиться не обещал!.. Раб вина! Оно им владеет».
Во второй половине 1920-х Рыбкин проживал в Аракури (в советское время Выселки). Его, не соблюдавшего божьи заповеди, односельчане-старообрядцы изгнали из деревни.
В 1934-м в Симбе (ныне Дачное) бездомный бродяга попался на глаза польскому журналисту А. Янта-Полчинскому. «В сенцах у Любовецких встречаю одного из двух оставшихся в живых русских ссыльных. Он едва волочит ноги – так измучен и стар. Рыбкина сослали за убийство. Уже давно, со времени прихода японцев, ему вернули свободу, а он остается как бы верен приговору – не уехал с Сахалина и доживает свой век здесь.
Любовецкие рассказывают, что у него издавна есть причуда: ходит из Тоехары в Оодомари, по пути останавливаясь в хорошо знакомых домах, где находит уголок под лестницей на одну ночь. Утром двигается дальше. «Зачем? – спрашивают его. – Куда ты спешишь?».
Отвечает, что должен идти, этому нет объяснения. Должен. Раз в месяц, иногда чаще, заходит к нам по дороге, вот и сегодня забрел. А завтра чуть свет тронется в путь».
Доходил бродяга и до Конумы (ныне Новоалександровск). Проживавшая в ней старопоселенка Катажина Чеханская вспоминала о нем. Перед тем как пустить в дом, отец заставлял старика хорошенько помыться в бане, давал что-нибудь из старой одежды, а все его тряпье сжигал.
Обычно он появлялся с наступлением холодов и порой задерживался у нас до весны, помогая по хозяйству. Не раз отец предлагал ему постоянный угол. Но Рыбкин ссылался на дела и отправлялся в дорогу.
К середине 1930-х он оставался одним из немногих, кто попал на остров не по своей воле. Возможно, его, как местную достопримечательность, запечатлели на снимке в польском католическом журнале в 1936 году.
Где-то между Оодомари и Конумой прервался жизненный путь старика Рыбкина.
С. Федорчук.
